Орнаменты

 

В орнаментах еврейских надгробий изображение образа человека всегда было недопустимым, поэтому мастерам для ассоциаций стелы с конкретным покойным приходилось использовать множество художественных образов и сюжетов, как древних символов, так и библейских мотивов, изображениями животных, птиц, растений, предметов реального мира, атрибутов ремесла и быта, и все это во всевозможном разнообразии решений, трактовок и смысловых нагрузок. Своим разнообразием искусство резьбы и изготовления намогильных стел так же обязано наличию множества «школ». В различных уголках «черты оседлости» существовали свои собственные камнерезные мастерские и мастера-индивидуалы. Их стиль и мастерство развивались и совершенствовались независимо друг от друга и под влиянием многих факторов. Часто камнерезное мастерство было потомственным ремеслом, передававшимся от отца к сыну. Из поколения в поколение в каждой отдельной местности мастера закрепляли и усовершенствовали художественные образы и приемы работы, передавшиеся им от предков, и разрабатывали свои. Таким образом на различных еврейских кладбищах «черты оседлости» сформировались комплексы надгробий с уникальной, присущей только этому кладбищу резьбой.

В XIX веке, после почти двухвекового расцвета, искусство резного декорирования надгробий начинает угасать, что было вызвано целым рядом факторов. Сюжет утрачивал прежние значения и трактовки, сам рисунок становился все более минималистическим и менее выразительным. Традиционные, все меньше значащие, символы «штамповались» мастерами по шаблонам, а сами каменные стелы стали постепенно вытесняться памятниками всевозможных форм. В советское время ушли из жизни старые мастера и старинное традиционное искусство оказалось практически забыто.

Тем не менее, на еврейском кладбище города Глухова все еще можно видеть старинные, декорированные резными орнаментами, надгробия. Рельефы надгробных памятников все еще хранят богатый комплекс изобразительной символики. Ее осмысление раскрывает своеобразную, чрезвычайно интересную сторону национальной культуры и художественного творчества еврейского народа.

Из числа надгробий, датированных периодом до 1921 года, имеют резные орнаменты примерно половина памятников.

Сформировавшиеся в камнерезном искусстве изготовления надгробных плит еще в XV – XVI веках мотивы портала с выделенной, слегка углубленной нишей для текста, сохранялись на протяжение всего последующего времени. Такое художественное решение надгробий вызывало ассоциации с вратами рая, как с мессианским символом, или с Иерусалимским Храмом. Подобные варианты оформления надгробных плит на еврейском кладбище города Глухова встречаются неоднократно, причем в большинстве случаев орнамент скорее символизирует портал, нежели достоверно изображает его, показывает его реальную форму и объем. Стоит отметить особую витую форму колонн, поддерживающих арку, на некоторых надгробиях.

 

Проработка этой детали орнамента глубокая, почти скульптурная. Вероятно, такая форма является реминисценцией двух витых колонн из Храма Соломона — Иахин и Боаз, ставших распространенным символом. Одновременно с этим, колонны данных надгробий, подчеркнутые цветочными базами и капителями, могут иметь характер древа. Такую же семантику могут иметь колонны в орнаменте оборотной стороны еще одного надгробия. Здесь архитектурные детали «врат» сочетаются с растительными — из колонн произрастают ветви с обилием плодов.

 

На некоторых надгробиях «арка» опирается не на колонны, а на широкие полосы с растительным орнаментом. По своей сути это те же порталы. Размеры барельефа превышают поле эпитафии. Гибкие растительные побеги и цветы подобно ковру покрывают всю поверхность тимпана. Такие надгробия уникальны не только в силу художественного исполнения, но и оригинального пластического решения. Подобные памятники встречаются на еврейских кладбищах Сатанова и Деражни и относятся к середине XVIII века. Глуховские стелы с орнаментом такого типа являются более поздней интерпретацией аналогичного композиционного решения. Сложное растительное плетение и цветы сливаются в едином рисунке, который является формирующим фактором композиции. Эти памятники можно считать полноценными произведениями искусства, в которых ярко проявляются индивидуальные представления мастера о красоте.

 

Наиболее распространенным символом, использующимся в декоре надгробных плит еврейского кладбища города Глухова, является Звезда Давида (Щит Давида или Маген Давид) — древний символ, шестиконечная звезда, в которой два одинаковых равносторонних треугольника (один развёрнут вершиной вверх, другой — вершиной вниз) наложены друг на друга, образуя структуру из шести одинаковых углов, присоединённых к сторонам правильного шестиугольника.  Этот древний символ имеет множество смысловых трактовок и версий происхождения.

Второй по численности использования мотив на еврейском кладбище города Глухова — менора. Этот мотив связан с культовой символикой и представляет из себя светильник с семью свечами (иногда больше или меньше, на девичьих надгробиях может встречаться и одна свеча, иногда сломанная).  На надгробиях глуховского кладбища представлены меноры с семью и тремя свечами. Менора — это древний атрибут храма, являющийся символом иудаизма. Не утрачивая этого древнего значения, впоследствии менора на надгробных памятниках стала трактоваться как знак женской благочестивости, проявляющейся в соблюдении ритуала зажигания свечей в субботние и праздничные кануны. На глуховском еврейском кладбище менора присутствует в орнаментах, как отдельно, так и в совокупности с другими символами, исключительно женских надгробий. Степень проработки рисунков, их стилистические формы и техника выполнения абсолютно разнообразны. Большинство менор глуховского еврейского кладбища выполнены в виде стилизации под древо (аналогично библейскому прототипу), у которого ветви в форме рожков завершаются цветками-лампадками с пестиком-фитильком в каждой. На многих надгробиях изображения меноры предельно просты и представляют, скорее, не сам предмет, а его схематическое начертание. На некоторых надгробиях меноры реально предметны, в их изображениях мастера как будто запечатлели характерные для своего времени формы подсвечников, быть может, имевшиеся в их обиходе или где-то увиденные.

 

На единичных надгробиях рожки менор с истинно художественным вкусом замысловато переплетаются между собой и вплетаются в растительные мотивы, образуя орнаментальные композиции в духе восточных перевивок. Растительные мотивы в соседстве с менорой символизируют оливы — источник масла для храмового светильника. 

 

В сюжете этого надгробия птицы фланкируют менору, на других надгробиях менора находится в обрамлении львов. Живые существа в данном случае могли бы иметь трактовку добрых гениев, питающих светильник маслом. Данные смысловые значения связаны с победой восстания Макковеев, освобождением Иерусалима, освещением Храма и праздником Ханука, который в память об этих событиях отмечают евреи во всем мире. Менора была изготовлена в соответствии с указаниями, которые Моше получил от Всевышнего на горе Синай, и была установлена в Иерусалимском Храме. Согласно закону, хотя бы один из ее светильников должен был гореть все время. Свет меноры, горевшей в Храме, символизировал духовный свет, который несли миру Тора и еврейская традиция. Зажигать менору можно было только маслом, которое приготовили и хранили с соблюдением специальных правил. Если же эти правила были не соблюдены (например, если сосуд с маслом открывал греческий солдат и тем самым осквернил его), то зажигать менору таким маслом было нельзя. После освобождения в 164 году до нашей эры Иерусалима Иегуда Макаби взялся за очищение и освещение Храма. Согласно Талмуду, когда греки вошли в Храм, то осквернили или уничтожили все масло, которое там находилось, тем самым пытаясь погасить навсегда менору и уничтожить еврейскую религию. Из всех сохранившихся в Храме сосудов с маслом лишь один кувшинчик оказался запечатанным печатью первосвященника. Масла в нем было лишь на один день горения меноры. Но случилось чудо и этого масла хватило на восемь дней — ровно столько, сколько нужно было для изготовления нового масла.

 

Что касается львов, то их образ, как и образы других представителей животного мира, связан с библейским назиданием, требующим быть «смелым, как пантера, легким, как орел, быстрым, как олень, и сильным, как лев, при исполнении воли Божьей». В этом изречении заключен богатый источник сюжетов, дающих волю фантазии мастера, и любой из них, в конечном счете, мог служить знаком благочестия усопшего. Эти образы вместе с грифоном, единорогом и некоторыми другими осмысляются как добрые гении — стражи святыни. Их парные силуэты как бы защищают менору, ковчег с Торой, шкаф с пятикнижием Библии и шестью книгами Мишны и ряд других символов. Подобным образом львы охраняют стилизованный свиток и священную книгу, а птицы «охраняют» ковчег с Торой.

 

В еврейской традиции птицы имеют и самостоятельный символический смысл: «Птицы — самые выдающиеся певцы, восхваляющие Всевышнего». В раввинских текстах есть мысль о том, что человеческая душа подобна птице. Тексты о летящей душе встречаются в Талмуде и Мидрашах и основаны на псалме: «...говорите вы душе моей: птицей лети...» (Псалмы 11:1 — 2). Возможно, именно благодаря этой метафоре изображение птиц на надгробиях было широко распространено.

На одном из надгробий птицы соседствуют с двумя рыбами, символизирующими месяц адар, в котором ожидается приход Мессии.

 

В основании одного из разрушенных надгробий можно различить оленя или лань. В образе последней заключена идея добра и красоты, она символизирует любовь, чувственность, простодушную невинность и украшает надгробия девушек и молодых женщин.

Со временем в сюжетах резного декора намогильных стел мистическое начало постепенно уходит на второй план, уступая место более реальным, человеческим понятиям. Так в изображении льва высокое значение этого символа в итоге могло упроститься до простой иллюстрации имени покойного Арье-Лейб (лев на иврите и идише). Олень мог присутствовать на надгробии Цви-Гирша (олень на иврите и идише) или Нафтали (имя основателя одного из колен Израилевых, символом которого, согласно библейскому тексту, является олень (Бытие 49:21), медведь — на могиле Дов-Бера (медведь на иврите и идише), рыба — на надгробии Фишл, а птица — на памятнике женщины Фейги-Ципоры (птица на иврите и идише). Среди надгробий еврейского кладбища города Глухова таких аналогий выявить не удалось, за исключением одного случая —  изображение львов на надгробие человека с именем Иегуда (как сказано (Быт, 49, 9), «Гур-арье (молодой лев) Иегуда»), но этот случай можно считать скорее случайностью, нежели корреляцией между изображением и именем.

Короной отмечалось высокое значение того или другого символа. Так корона, изображенная над эпитафией, носила название «корона доброго имени», корона над благословляющими руками ааронита — «корона священства», корона, увенчивающая свиток Торы — «корона Учения». Точно так же можно трактовать и корону, расположенную над священным ковчегом.

Преодолевая запрет изображать на надгробиях образ человека, мастера часто прибегали к приему, известному как «часть вместо целого», и показывали вместо всей фигуры человека только руки. Это могли быть молитвенно сложенные женские руки с прижатыми друг к другу пальцами, благословляющие руки с разведенными попарно пальцами (родовой знак на надгробиях священников ааронитов — коэнов, при соблюдении ряда ограничений этот статус передавался по наследству от отца к сыну) или руки, держащие кувшин. Кувшин мог быть изображен и отдельно и обозначал почетную обязанность левитов омывать руки ааронитам перед совершением таинства. Надгробие с таким изображением устанавливали на могилах левитов.

На одном из надгробий коэнов есть изображение геральдического орла. Аналогичных орлов мастера изобразили на еще 2-х стелах. На первый взгляд кажется, что эти птицы заимствованы с герба Российской или Австро-Венгерской империи. Однако, в еврейской традиции изображения двуглавого орла восходят к средневековым рукописным книгам XIII века и печатным книгам эпохи барокко.  В еврейской литературе с образом орла связано несколько символических коннотаций. Наиболее распространенными являются назидание из Мишны (Авот 5:20) «Будь лёгок как орёл», в котором выражено особое служение Всевышнему, и метафора из книги Дарим (Второзаконие 32:11): «Как орёл стережет гнездо своё, над птенцами своими парит...», где действия орла сопоставляются с отношением Всевышнего к своему народу. В еврейском искусстве Восточной Европы геральдический орел становиться поистине народным образом. Практически всегда он ассоциировался с царской властью как метафорой власти Бога. Как правило это подтверждают и атрибуты, которые держит в лапах двуглавый орел на еврейских надгробиях — обычно они имеют еврейский символический смысл или сочетают в себе элементы царской и небесной власти. В изображениях геральдического орла на всех трех надгробиях еврейского кладбища г. Глухова какие-либо предметы в лапах птицы отсутствуют. Однако, на одном из надгробий орёл изображен в сочетании с сердцем.

Сердце — символ милосердия. В сочетании с орлом, как олицетворением власти Всевышнего, или в сочетании со львом, как родовым символом колена Иегуды (в соответствии с благословением Иакова) и его потомков, т. е. всех ныне живущих евреев,  может интерпретироваться как милосердность Всевышнего по отношению к своему народу.

 

Растительные орнаменты на еврейских надгробиях имели не только декоративную функцию, но и несли смысловую нагрузку. Цветущие растения и отдельные цветы, а также различные плоды выражали идею плодотворной деятельности усопшего на пути добра. Цветы присутствуют на надгробии еврейского писателя, публициста и педагога Лазаря Давидовича Цвейфеля. Особое внимание следует обратить на двустороннее надгробие, на котором с одной из сторон вырезан растительный орнамент с изображением плодов — груш, не имеющий аналогов среди других стел глуховского кладбища.

Так же обращают на себя внимание растительные орнаменты еще двух надгробий, перекликающиеся с традиционными видами художественного творчества еврейского народа. В резьбе этих стел много сходного с гравированными титульными листами Библий и орнаментами брачных контрактов (кетуба). Часто находили отражение в орнаментах намогильных плит узоры стенных панно (мизрах), которые выполнялись на стенах, обращенных в сторону Иерусалима и к которым становились лицом во время молитвы. Общие мотивы с резьбой на памятниках присущи храмовому искусству — росписи плафонов и стен, резные деревянные украшения ковчега для Торы и его золотошвейных занавесей, узорчатые металлические элементы люстр синагог и предметов ритуально-бытового назначения.

На нескольких надгробиях глуховского еврейского кладбища изображена пальмовая ветвь (лулав), являющаяся древним символом иудаизма и атрибутом праздника Суккот. Изображенная на надгробиях пальмовая ветвь символизирует грядущее освобождение и возрождение еврейского народа. На ранних европейских иудейских надгробиях пальмовая ветвь изображалась в виде выдернутого из земли ростка пальмы с неким подобием кореньев. Вероятно, трансформацией этого мотива может быть уникальный символ, зафиксированный исключительно в орнаментах еврейского кладбища г. Глухова, напоминающий некий корнеплод (свеклу или репу). Этот символ встречается на 7 надгробиях глуховского еврейского кладбища. Наиболее интересно этот символ выполнен на одном из надгробий. Нельзя также исключать, что этот растительный мотив в символике резных орнаментов глуховского кладбища был позаимствован местными мастерами из окружающей среды или изделий народного творчества местных умельцев. Так или иначе, но в работах еврейских камнерезов он укоренился, развивался, приобретал новые очертания и способы вписания в общий художественный замысел декора памятников.

На надгробиях глуховского еврейского кладбища, помимо выше обозначенных, встречаются еще такие древние атрибуты иудаизма, как  стилизованные изображения священных книг и свитков Торы, а также древо жизни, изображенное в обычном традиционном виде лишь на одном надгробии в соседстве с заломленным деревцем. Последнее может являться трансформацией образа древа.  Изображение плодоносящего, излучающего жизнь Древа Эдемского сада заменяется образом человека-дерева с переломанным стволом, засохшей кроной и отрубленными ветвями. Ветви символизируют осиротевших детей, переломленный ствол и увядшая крона становятся аллегорией сломленной, ушедшей жизни. Еще одна разновидность древа жизни — древо в кадке или цветочном горшке. На глуховском еврейском кладбище этот орнамент используется не на традиционных еврейских стелах, а исключительно на невысоких столбиках-обелисках, имеющих с одной или двух сторон эпитафии, а с остальных сторон - орнамент в виде древа в цветочном горшке, отличающийся нарочитой декоративностью и даже стилизованностью. В исполнении глуховских камнерезов этот символ становится похож на колос или косу из хитро сплетенных ветвей, каждая из которых увенчана одиноким крупным листом. Данный орнамент использован в декоре двух десятков памятников глуховского еврейского кладбища, причем абсолютно одинаковый шаблонный характер этого элемента резьбы свидетельствует об использовании мастерами при его нанесении трафаретов и лекал.

На надгробном камне Нехамиа сына Шмуэля а-Коэна  в резной декор вписано так называемое древо плача. Это единственное надгробие на глуховском еврейском кладбище с таким изображением.

Сочетания тех или иных символов могли трактоваться по-разному, вызывая всевозможные импровизации и давая волю фантазии мастеров-камнерезов, тем самым развивая искусство декорирования надгробных плит, привнося в него новые элементы и художественные образы.

В своих работах камнерезы довольно вольно относились к понятию масштаба, находя нужные соотношения размеров предметов именно с композиционной точки зрения, пренебрегая их реальными пропорциями. Так на надгробиях гармонично соседствуют равновеликие образы львов и древа, а корона превосходит по размерам ковчег. Не удивят и утрированно крупные листья растительных орнаментов или значительная минора в соотношении с заведомо приуменьшенными образами животных и птиц.

При выполнении резных орнаментов намогильных плит мастера использовали всевозможные техники. Изображения могли быть выполнены врезной контурной линией, а могли делаться рельефными, при различной заглубленности фона. Надгробия различных временных периодов несут в себе стиль и своеобразие, идущие от камнерезных традиций работавших в то время в Глухове мастеров, их художественных пристрастий, уровня мастерства, таланта, а иногда и уровня камнерезной школы. Таким образом, памятники глуховского еврейского кладбища позволяют увидеть искусство местных камнерезов в его развитии на протяжении 120 лет. Одни камни впечатляют простотой и монументальностью, другие наличием чисто декоративного узора при отсутствии изображений. Рисунок третьих геометризирован, почти полностью лишен орнаментов и вместе со строками эпитафии и свободно размещенными вокруг словами и знаками создают своеобразно ритмизованную композицию. Тонко прорисованные рельефы четвертых отличаются графичностью. На них мелко, словно на гравюре, разработаны оперение птиц, чешуя рыб, замысловато перевиты ветки растений. Пятые представляют из себя высоко художественное сочетание растительных форм, орнаментов и своеобразной графики шрифта. Кажется, что все свое умение мастер подчинил единственной цели — добиться пластической красоты. Сложное растительное плетение и цветы сливаются в едином рисунке, поражают проработанностью пластики и могут являться полноценными произведениями искусства.

Шрифт эпитафий мог быть очень простым, выполненным во врезной технике, или рельефным, требовавшем скрупулезной проработки фона. Строчки букв одних надгробий имеют небрежный народно-ремесленный характер, а рельефные эпитафии других по своему исполнению сродни произведениям искусства. В архитектонике букв ощущается монументальность, а в решении текстового блока — строгость и завершенность. Его строки всегда доводятся до конца за счет удлинения крайнего знака, как это с древних времен принято в еврейских рукописях. Благодаря спокойной ритмике строк, отсутствию пустот и тесноты, надпись воспринимается как сплошной узор, а разнообразие и богатство этого узора достигается за счет применения различных форм шрифта.

В заключении данного подраздела нужно отметить, что резные орнаменты каменных надгробий, их сюжет, характер и сложность всегда зависели от социального статуса покойного. Более сложная, трудоемкая разработка резьбы всегда была характерна для памятников людей состоятельных. Часто их стелы превосходили обычные своими размерами и обилием декора. Подобного рода стелы, отражающие достаток и значимость покойного, составляют на кладбище лишь малую часть камней, декор которых в основной массе очень прост и носит народно-ремесленных характер.